Елена Черникова

            Статья В. Ермакова "Синдром Фирса" прикасается к очень захватанной теме: рабы ли мы. Медицинский термин синдром часто применяют в метафорах для намёка на болезненность того или иного состояния. Чем же растревожила сердце публициста весна 2008 года? В чём актуальность литературно-медицинского озарения?

            "Слишком поздно в стране было отменено крепостное право", -  сообщает автор. В Америке рабство, замечу я, было отменено ещё позже, но всё равно давно - в позапрошлом веке. "Социальная революция (февральская 1917 года) была преждевременной: недоношенная демократия не пережила первого же серьёзного кризиса власти", - считает он. А какие и кем положены сроки на полноценное вынашивание демократии в аграрных странах, занимающих бесподобную территорию? "Гражданская война поубивала наиболее активных граждан, а в уцелевших обывателях убила всякие гражданские чувства". А откуда же взялись, в таком случае, "наиболее активные граждане" столь мощные числом, что их на четыре года войны хватило, да ещё сразу после Первой мировой? Граждан-то, по В. Ермакову, у нас быть не может. Короче,  нужен "новый человек"?

            Человек рождается свободным, - считают  христиане. Человек в России   часто рождается от Фирса, - делает открытие В. Ермаков.  Жизнеутверждающая встреча этих тезисов в одной голове может действительно привести к синдрому с катастрофическими симптомами, - не будем рисковать.

            Однако в материал В. Ермакова вмонтирован лакейский стереотип, с которым почему-то никто даже не пытается бороться: по-над темой рабства вот уже более двадцати лет вьётся образ доктора А. П. Чехова с "каплями раба". Стало нормой разговор о рабскости начинать с Чехова как интеллигента, классика и пр. Это абсолютно несправедливо. Инновация с Фирсом и его наследниками - опять камень в сторону Антона Павловича. Позвольте же заступиться за великого писателя, никогда не имевшего в виду то, что ему приписывают.

            Чехов как человек, по его собственному признанию, испытывал автобиографофобию. Авторский неологизм Чехова. Не тянуло его выдавливать что-либо откуда-либо и тем более демонстрировать результат. Известные источники "капли" - его письмо к Суворину и записка к брату Александру - могли бы навсегда остаться в анналах как не самые существенные для понимания Чехова-человека, поскольку в письмах речь идёт о сюжете для рассказа, а не личные подробности. Но в 1985 году в СССР началась перестройка, с ускорением и гласностью. Интеллигенция, не слишком полагаясь на ускорение, очаровалась гласностью. Как вы помните, взметнулся шквал текстов, подтекстов, имён, фактов и новых интерпретаций.

            В Московской писательской организации председателем творческого объединения прозаиков был тогда Вячеслав Шугаев. Он часто устраивал поездки писательских групп, дружил с директором Дома-музея в Мелихове, и там проводились интересные совместные акции. Однажды на втором году перестройки поехала в Мелихово группа рассказчиков. Светило солнышко, кипел самовар. Сидят прозаики за чаем и рассуждают, как нелегко писать рассказы: сразу писатель весь как на ладони, не спрячешься за романную длину, наличие либо отсутствие мастерства видно именно в рассказе. И Чехова цитируют.

            Тут же сидят три журналиста, прихваченные из Москвы, и думают: что писать в отчётах? Так благолепно, взаимопонимание, бублики, всё слишком хорошо, - что делать? И тут вдруг Шугаев выдал: знаете, я нашёл письмо Чехова к брату Александру, где Чехов говорит, что посоветовал Суворину написать рассказ про человека, однажды просыпающегося свободным. Вот строки из упомянутого письма к Суворину:    "Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сечёный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, - напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба, как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая".

            Вот на этих словах журналисты двух литературных газет  встрепенулись и записали: Шугаев словами Чехова всем посоветовал выдавливать... Третий журналист воздержался от цитирования этих строк в своём отчёте и восстанавливает правду в данный момент. Заключается она в том, что тогда, двадцать два года назад, журналисты переврали  цитату из письма Чехова по-своему и приложили к другому поводу. Возможно, без умысла, по невежеству. Но ввиду лихорадочной перестроечной моды на открытия и обличения получилось то, что получилось, а именно: через неделю после мелиховского репортажа капля раба, сорвавшись с двух газетных страниц, залила медиамир:   "рабство в капле" стало хитом на много сезонов. Таких казусов во времена первобытной гласности было море.  

            Со злосчастной каплей (которую, подчёркиваю, Антон Павлович Чехов никогда ни откуда не выдавливал) произошло точь-в-точь, что с одним ярким образным высказыванием Окуджавы. Не помните? Булат Шалвович, выступая по телевизору лет через пять после разлития капли, сказал примерно следующее: я думаю, Моисей для того сорок лет водил народ по пустыне, чтобы вымерли все, кто помнит рабство. Мнение частного лица. Но на следующий же день, цитируя Окуджаву, один тележурналист легко выбрасывает ссылку и пишет: как известно, Моисей потому водил сорок лет: Положительный пример Моисея: Заглянуть в первоисточник журналист не догадался, зато сложилась новейшая легенда, изображающая Моисея практически атеистом. Кстати, если б эта легенда была бы правдой, то В. Ермакову не надо было бы волноваться, поскольку вопрос о рабстве просто закрывался бы со смертью всех рабов (нет человека - нет проблемы), а ведь это не так.

             После "Чехова" и "Моисея" в газетную тему русско-советского рабства включились почти все толстые журналы.  В массовое сознание оказалось  влита громадная порция вины. А на обиженных воду возят, и с виноватыми можно делать что угодно, не рыпнутся. Так что эпохальное разлитие капли, случайно вырванной из контекста, имело колоссальные экономические и даже геополитические последствия. Не надо усугублять их, гражданин Ермаков. Чехов из себя ничего не выдавливал и никому не рекомендовал этого делать. Ошибка!

            "Таких людей, как Пржевальский, я люблю бесконечно", сказал Чехов. В некрологе, посвящённом Пржевальскому, он написал: "Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие... их фанатическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу". 

      "Естественно предположить поэтому, - писал литературовед А. Турков, - что тип подобных людей в изображении Чехова, в его понимании в какой-то мере воплощает и отражает его собственные идеалы". Без всяких ёрнических "капель".

                        Вернёмся к статье  В. Ермакова: "Нас не учили индивидуальной свободе и личному достоинству". Простите, а по самоучителю не пробовали? "Отработанный социализмом человеческий материал оказался совершенно не подготовлен к жёстким требованиям открытого общества, основанного на личной инициативе и социальной ответственности", - припечатывает В.  Ермаков. Напомню автору, что в пакет "жёстких требований открытого общества" включено одно столь жестокое, что оно совершенно непостижимо для русского сердца: не талант важен, а умение предъявить себя. Об основополагающей роли самопрезентации исключительно откровенно писал, например, Фридрих фон Хайек.  Не это ли "жёсткое требование" проходит у В. Ермакова под псевдонимом Эличная инициативаЭ? На деле окажись многие наши классики насельниками открытого общества, мы никогда не узнали бы ни их имён, ни произведений: по самопиару не все были доками. То, что подразумевает  В. Ермаков под открытым обществом, есть не столько царство права и справедливости, но совокупность черт  глобализированного капитализма с неизбежной стандартизацией всего, философией лидерства-успеха и болезненной конкуренцией. В чём же  В. Ермаков желает конкурировать с себе подобными?  В презентации свежих публицистических идей? В наблюдениях над непримиримой борьбой массового человека за право быть как все, быть маленьким, пошлым, сытеньким и сколько влезет гаденьким? Но это было ясно ещё в Древнем Риме, и сейчас явление транснациональное, тут все хороши, разве что  американские "массовики" обожают себя, а наших В. Ермаков обвиняет.      

            На мой взгляд, в нашей публицистике есть куда более животрепещущие проблемы, чем построение генеалогического древа Фирса. Например, попробуйте, коллега, доказать молодым, что Ельцин, призвавший народ - "Обогащайтесь!" - был неправ и что обещание свободы через деньги было очередной фикцией как для богатых, так и для бедных, такой же фикцией, как свобода через коммунистическое изобилие. Если докажете (только без Антона Павловича, умоляю) - вы мир перевернёте; к лучшему, разумеется. Я к Вам в Орёл приеду руку пожать.

                                                                                              Елена ЧЕРНИКОВА