Елена Черникова: "Анонимный автор этой рецензии, опубликованной в журнале "Октябрь" в 2000 году, недавно стал мне известен. Мы с ним учились на одном курсе, оказывается... Вот зараза злобная! Точнее, заразец: это мужчина, если можно так выразиться".

ОПЫТ НЕЗАВИСИМОГО ОТ ТЕКСТА РАССЛЕДОВАНИЯ

   
   ...а Цицерона - никогда!
   А.С. Пушкин,
   Наброски VI Интернационала

    С той же истовостью, с какой в совсем близкие времена скрывали неслучайное свое происхождение, нынче стали его всячески выискивать и предъявлять окружающим. Вдруг, откуда неясно, полезли отпрыски прежде царствующего дома, всяческие Романовы и Отрепьевы, возникли даже законные претенденты на замещение вакантных мест в зарубежных монархиях: тут и Бурбоны (и двойные, и с водой, и со льдом), тут и Габсбурги, и Чизбурги, и Кэшью. Что уж говорить о людях с благородной кровью пожиже. Местные Хомутовы споро выложили бумажки, удостоверяющие их прямую связь с Гамильтонами, Потемкины доказывают, что в оставшейся неприкосновенной пятой графе их паспортов следует проставлять двойное "броненосец-таврический", а разного рода Орловы хлопочут о возвращении отнятой у них революцией второй главы.
   В литературе, которая по малым своим силам пытается все перенимать у жизни, происходит то же самое. Если прежде хорошим тоном считалось возводить творческую генеалогию к Толстому, для чего первым делом отпускали на все четыре стороны бороду и женились на Софье Андреевне Берс, теперь это уже и не оригинально. Джойсы, Пинчоны и В. Сорокины - родня куда достойнее. Если, зажмурившись, и ныряют в прошлое, то ныряют столь глубоко, что нечем вздохнуть.
   Давая газетное интервью, Елена Черникова, создавшая книгу "Золотая ослица" ("АСТ", 2000), намекнула: ее то ли оплодотворил, то ли осенил, так сказать, Апулей. Менее порядочная дама подала бы на алименты, раз уж факт налицо и она понесла, чему подтверждение ею рожденная книга. Но здесь не тут-то было. Дама накрепко сжала зубы и решила поделиться своим несчастьем только с самыми близкими - читателями. Ей довольно, что в членах ее детища течет кровь, которую не встретишь на каждом углу.
   И потому предпринятый ныне опыт расследования имеет единственную цель - выяснить подлинное отцовство, разобраться, не скрывался ли под маской Апулея посторонний, который чудом ли, таинством, авторитетом ли овладел молодой писательницей, а затем покинул ее на произвол судьбы. Подобные варианты известны. Ведь более-менее знаменитый автор вызывает к жизни сонмы подражателей и самозванцев: так, в двадцатые годы бродили по стране Михаилы Зощенко, оказывавшиеся на поверку обычными аферистами, и Михаилы Булгаковы (правда, оказывавшиеся на поверку Михаилом Булгаковым). Они пользовались служебным положением русского писателя либо корреспондента газеты "Гудок", пили, ели, знакомились с женщинами, и все, разумеется, совершенно бесплатно, в крайнем случае за счет Дорпрофсожа.
   Итак, вглядимся, чьи родовые черты проступают сквозь плод незаконной страсти? Что там вьется: тугой ли, как смоль, африканский локон или курносый, ангельски светлый российский нос?
   Рассказ героини книги, который она затеяла в салоне троллейбуса, мало напоминает рассказ римской гетеры о жизни, прожженной в оргиях и симпозиумах. И реалии, и псевдонимы, которыми снабжает она упоминаемых лиц (А, Б, В и далее со всеми остановками), и самое место повествования будто возникли из отечественного романа-мениппеи. Это ведь типично русский разговор: в купе ли, в теплушке, застрявшей между шпал, со случайным попутчиком или без оного, не только о себе, но и обо всех знакомых.
   Разве не напоминает повествовательница какую-нибудь Катюшу Маслову, целомудренно кося черными глазами, рассказывающую длинную историю своей первой любви? Поезд движется медленно, бесконечно замирая на полустанках, где машинисты бегают на вокзал за кипятком, а поезд стоит под газом, не решая двигаться без поездной бригады. Попутчики задремывают, укачанные непривычной для России гладкостью рельсов, а когда просыпаются, Катюша все рассказывает, методично следуя за алфавитом и переходя от барона Х. к князю Ц.: "Я стояла на своем углу, а он шел мне навстречу, неся в охапке отвратительные желтые цветы..." Попутчики со стуком вновь роняют головы в ладони.
   Все это знакомо по старшим классам средней школы, все давно сдано на экзаменах:
   
   Дорога шла привычной линией,
   Подрагивала и скрипела.
   Молчали желтые и синие,
   В зеленых плакала и пела
   Катюша Маслова моя,
   Знакомьтесь, милые друзья!
   
   В то же самое время описания страстей и жарких постельных схваток с переменным успехом чересчур прямолинейны, им не близко до апулеевских развернутых сравнений и параллельных метафор, которыми изобилует классический роман, хотя бы до такого фрагмента: "Она готовила хозяевам колбасу, набивая ее мелко накрошенной начинкой, и мясо мелкими кусочками... Даже издали носом слышу я вкуснейший запах этого кушанья. Сама она, опрятно одетая в полотняную тунику, высоко, под самые груди ярким красным поясом опоясанная, цветущими ручками размешивала стряпню в горшке, круговое движение это частыми вздрагиваниями сопровождая; всем членам передавалось плавное движение - едва заметно бедра трепетали, гибкая спина слегка сотрясалась и волновалась прелестно. Пораженный этим зрелищем, я остолбенел и стою удивляясь; восстали и члены мои, пребывавшие прежде в покое. Наконец обращаюсь к ней: - Как прекрасно, как мило, моя Фотида, трясешь ты этой кастрюлькой и ягодицами! Какой медвяный соус готовишь! Счастлив и трижды блажен, кому ты позволишь хоть пальцем к нему прикоснуться!"
   Пафос, которым закипает книга Елены Черниковой, есть типично российский пафос. Кратко он сводится к едва ли не карамзинской формуле: "И ослицы любить умеют" (возможно, эта формула принадлежит и кучеру Карамзина). И, кажется, мнение, высказанное автором на четвертой стороне твердого переплета, что даже новый нынешний год встречала она в Карфагене под туей, может быть оспорено. Нельзя верить рекламе. Чтобы всучить путевку, в туристических агентствах посулят что угодно, хоть Атлантиду и Гиперборею. А вот у древних единство слова не расходилось с единством дела. И мнение Катона, по решению римского правительствующего сената, утвержденного конем Калигулы (а это, как ни крути хвостом, высший авторитет даже для полных ослов и ослиц), было принято к сведению.
   Резонно также выдвинуть предположение, кто скрывался под личиной Апулея и кого так нетрудно распознать по ушам, выбившимся из-под маски. Если помните, на международном конкурсе исполнителей фригийский царь Мидас отдал голос не за Аполлона, а за Пана, показавшегося ему лучше подготовленным технически. И потому Аполлон наградил его ослиными ушами за ослушание - ведь тот ослышался. Но и это не все. Несчастный царь старательно таил уродство, и знал о нем только парикмахер. В конце концов, желая хоть с кем-то поделиться наблюдениями, парикмахер вырыл ямку и шепнул туда заповедные слова. Через какое-то время из ямки выросла какая-то чуждая флора и принялась бросать эти слова на ветер.
   Эти-то перечисленные герои, а вовсе не Апулей находятся с сочинителем в истинном родстве. Стоит вспомнить и Александра Ивановича Куприна, название чьего романа, соотнесенное с упоминавшейся ямкой, может кое-что прояснить в книге "Золотая ослица". Да и воспоминание о тупейном художнике царя Мидаса наводит на мысли. Вот оно, российское благородное происхождение: понаехавшие отовсюду наставники и учителя, выдающие себя бог весть за кого, а в собственном отечестве все брадобреи да куаферы. Хоть тот же Вральман, например. И мало ли их.
   Вот только времена изменились, потускнели, ушла сакральность. Это раньше было - въезд в Иерусалим. Теперь - выезд.
   Вывод, сделанный по материалам расследования, прост. Сексуальный партнер, назвавшийся Апулеем, ввел мать ребенка в заблуждение. И ребенок, к сожалению, незаконнорожденный. Единственно радует, что по указу Петра I (кстати, никем не отмененного) всех незаконнорожденных сразу же записывают в художники, вне зависимости от желания.
   P. S.
   При расследовании использованы книги:
   Апулей. Золотой осел. [Б. м.], MCMLVI;
   Михаил Булгаков. Романы. Кишинев, 1987;
   Александр Блок. Избранное. 1954;
   Л. Пантелеев. Собрание сочинений в четырех томах, том 1. Л., 1970, а также энциклопедические справочники, указатели и опросные листы петровской эпохи.

ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ МОСКВОШВЕЯ